Третья метка

Авторы: Дариан, я
Категория: слэш, NC-17
Жанр: мистика, ангстятина, немного юмора
Саммари: есть один вампир... есть один человек... есть один оборотень. Троих связывает больше чем проведение, больше чем тайна. Они есть одно целое.

Выкладка завершена

Зубная щетка. Зубная паста. Мое обычное мыло. Шампунь. Дезодорант. Лосьон. Бритва. Расческа...
Я возвращаюсь в комнату из ванной, держа все это барахло в охапке и кидаю в сумку. Возвращаюсь за полотенцем - это не одно из твоих, это я сам купил... очень красивое - или мне так казалось... до тех пор, пока ты при виде него не приподнял бровь... молча, не сказав ничего.
Как мало от меня в твоей комнате... при том, что вещей моих достаточно, чтобы наполнить ими сумку... но когда я их укладываю, у меня нет ощущения, что на их месте остается пустота. Их тут словно и не было никогда. Они тут не прижились. Они просто были тут... как что-то чуждое. Как помеха. У меня нередко было ощущение, что я тебе мешаю. Что если бы я был электрической куклой, и ты мог бы включать и выключать меня по своему изволению, когда тебе нужно выпить моей крови или же когда тебе вдруг захотелось постельных утех, тебе было бы намного, намного удобнее.
Но я живой...
Я вынимаю из узорного подсвечника нежно-белую свечу, витую, со слабым ароматом, кидаю ее в сумку и отчищаю подсвечник. Настоящее произведение искусства. Он твой - а свечи в этой комнате мои... подсвечники не для того, чтобы ими просто любоваться - они для того, чтобы в них горели свечи... по крайней мере, так считал я. Но не ты. Тебе было все равно. Глупо с моей стороны было пытаться устраивать романтические посиделки при свечах. Хоть таким образом дать прорваться своей любви, нежности, жажде...
читать дальшеГлупо.
Как и пытаться ставить в твои вазы цветы.
Я вынимаю из вазы поставленную в нее вчера сирень. Кладу ее поверх сумки. Уношу вазу в ванную, выливаю воду и отмываю вазу дочиста.
Глупо.
Я так хотел быть нежным... страстным... любящим... каким угодно. Но я только мешал тебе.
Я слишком живой для тебя.
Но если я сейчас не уйду, я стану мертвым заживо. Потому что еще немного - и у меня не хватит сил уйти из этой комнаты в свою, где я никогда не жил, в комнату рядом с твоими...

Шаги не слышны. Слышно только как открылась дверь. Застыл на пороге с непроницаемым лицом, спокойный и… спокойный. Как всегда. Как каждый день на протяжении прОклятой жизни. Порядок. Взгляд медленно обводит комнату. Ни пылинки, ни единой лишней вещи. Спокойная комната, несущая на себе отпечаток личности хозяина. Ничего лишнего. Спартанская роскошь, к которой привыкаешь, но которую иногда хочется разнообразить. Но… только иногда. Не слишком часто и не особо радикально.
Сердце не бьётся. Оно давно не бьётся самостоятельно. И чтоб заставить его биться – приходится прилагать усилие. И не только. Обычно говорят – сердце пропустило удар. Пропустило БЫ, если бы было живо. Может быть. Наверное.
Если закрыть глаза и позвать… позвать кровь, знакомую, поющую кровь, позвать, потому что всякое может быть, и врагов всегда вдосталь. И любой, кто посягнёт на власть принца – сначала уничтожит связь с яблоком крови. Лишит подпитки. Но и это не столь важно, вот только яблоко крови – личное, принадлежащее лишь одному, и никому больше. И взять – оскорбить кровно, жестоко, страшно, показать, насколько на самом деле слаб принц. Уничтожить.
Кровь отозвалась в момент. Здесь, за соседней стеной.
Снова недоверчивый взгляд окидывает комнату. Сигареты… плеер… свечи… даже глупая сирень исчезла из вазы.
Он не дышит, не умеет больше чувствовать запахи. Только если разгоняет сердце и сосредотачивает часть сознания – может ощутить запах. Вкус – почти всегда, если соединяет себя с кем-либо, с гулем или… яблоком крови в момент слияния. Запах сирени недоступен для него. Но он мог поклясться, что едва уловимый шлейф запаха ещё витает в комнате.
Пять шагов, до соседней комнаты. Пустующей, никогда никем не занятой.
Он раскладывает вещи. Аккуратно, педантично.
- Собираешься уйти?
Ли раскладывал вещи. Первым делом, конечно, надо было пристроить сирень... вот только ваз в этой комнате не было, и под вазу сгодился первый же стакан - тяжелый высокий хрустальный антикварный стакан... ну вот на черта он мне, на черта мне их аж дюжина, я что, собираюсь приемы устраивать?!
Ли поставил сирень на стол, достал из сумки свой блокнот, плеер, диски...
И сердце остановилось, когда он услышал знакомые шаги, ощутил любимый запах, боже...
Вампиры ходят неслышно.

Я всегда слышал твои шаги...
Всегда.
Ты никогда не был ласков со мной. Никогда не дозволял мне ласкаться к себе. Просто... еще одна удобная для использования вещь. А теперь ты стоишь и смотришь на меня из дверного проема...

Ли положил пачку сигарет на стол возле девственно чистой пепельницы и обернулся.
- Смотря что ты имеешь в виду. От тебя, от своей клятвы - нет. Я был и остаюсь твоим яблоком крови. Из твоей постели - да. Собственно, я из нее уже ушел.
Ли сглотнул - тяжело, мучительно.
- Это... была ошибка. Моя ошибка. Я больше не буду докучать тебе.

Докучать... прижиматься к тебе, когда ты замираешь, сраженный дневным сном - дневной смертью, уж будем называть вещи своими именами! - потому что когда ты бодрствуешь, тебя это раздражает... я... я не могу больше... ведь это все, что у меня было... целовать тебя - мертвого... целовать холодные губы - и знать, что когда ты очнешься, они не станут для меня теплее... не могу больше...
И без тебя тоже - не могу...

- Я предупреждал. – и всё. Потому что действительно предупреждал. Потому что оставлял право выбора изначально, с первого момента.
Он знал, как действует на смертных, на живых. И, вероятно, именно по этой причине предпочитал оставаться один, минимизировав собственные появления в городе. Только необходимость, важная встреча или чрезвычайное происшествие могли заставить его выйти.
Он одевался так, как привык: непременно просто и элегантно. Мода всегда капризна, но её непостоянство делало его лишь более… привлекательным. Если не присматриваться, если не глядеть в его глаза, можно предположить, что ему никак не больше двадцати. Хоть на самом деле в двадцать раз больше. На нём одинаково хорошо смотрятся потёртые джинсы (которых он почти никогда не носил) и классические костюмы от Армани, винтажные рубашки и кожа.
Он всегда носил длинные волосы, лишь на встречи убирая крупные каштановые локоны в хвост на затылке. Даже в помещениях, на встречах, он не снимал тёмных очков. Ему стёкла видеть не мешали. Интересы всех прочих его волновали мало.
Впрочем, он великолепно понимал, что всё это: аура таинственности, добровольное затворничество, холодность, притягивали неимоверно, как любой запретный плод. Оливье был одним из тех, кого притянуло как магнитом, кто не смог отказать себе в попытке побыть рядом.
Не в правилах Ассанте отказывать в попытках. Зато в правилах предупредить: да, ты можешь быть рядом, ты можешь попытаться. Но не факт, что у тебя что-то выйдет. Если быть точнее, вероятность минимальна.
Кто-то внял совету. Кто-то нет, за что и поплатился впоследствии. Оливье Рено же свой путь к Голгофе только начинал.
- Я могу освободить тебя от клятвы. Если хочешь.
Надо отметить упорство мальчишки… Продержался куда дольше остальных. Верно, впрямь любит.
- Нет.
Четкое и жесткое "нет". Такое, что самому Ассанте сделало бы честь. Те, кто любит, те, кто вместе, нередко перенимают невольно черты друг друга...

Я многое перенял у тебя. Вот только в тебе ничего от меня нет... совсем ничего... и это не удивительно...
Не глядя на Ассанте, Ли взял еще один стакан. Щелкнул зажигалкой, поднося огонек к свече. Воск закапал в стакан. Кап. Кап. Кап. Это вместо подсвечника, которого в этой комнате нет. Капли падали ровно. Рука не дрожала.

Да - ты меня предупредил. И все равно я влетел в ловушку на полном ходу. По доброй воле. Потому что ты взял меня не только как яблоко крови. Ты взял меня в свою постель - и я не верил, не мог верить, что можно вот так - просто пользовать чье-то тело, просто пользовать, как вещь - и не испытывать ничего, ну вот совсем ничегошеньки, не только любви, но даже тени привязанности... я и сейчас поверить в это не могу - но что же делать, если это правда...
Ты меня предупреждал...

- Ты меня предупреждал.
Ли выпрямился.
- А я тебя - нет. Потому что не видел необходимости. Потому что, как я полагал, ты в курсе, что говорят у тебя за спиной. Или нет?
Наверняка - да.
- Что ты слишком часто теряешь свое яблоко крови.
Что от тебя уходят... раз за разом - уходят. И ты отпускаешь - уже давно никто не убивает пожелавшего уйти...
- Что ты слишком слаб, чтобы удержать при себе.
Это вранье, и почти каждый из говорящих это знает - но тут главное создать репутацию... а избавиться от нее уже невозможно...
- Так что я... остаюсь.

Остаюсь. Потому что если ты потеряешь еще и меня... да у меня на лицо крупными буквами написано, что я от тебя без ума, что я дышать не могу, не видя тебя, что ты моя жизнь... это знают все - потому что скрыть этого невозможно... и если ты потеряешь еще и меня...

Ли поставил свечу в стакан на капли воска, подержал, чтобы пристала крепче, и задул ее. По комнате прошел едва уловимый аромат белых цветов.

Да. Ты меня предупреждал. Да. Мне было бы проще, согласись я уйти. Уйти - и никогда больше не видеть тебя наяву. Уйти. И снова спать ночью, как все люди, а не днем. Сменить специализацию. Возможно, уехать. Следы от укусов в конце концов сотрутся... а еще можно иссечь их хирургически... пластическая операция, и довольно частая... уйти, оставить все позади, никогда не возвращаться... мне было бы легче выжечь из себя все, что связано с тобой...
Я остаюсь, любовь моя. Хотя это и убивает меня. Но я остаюсь...

- Я не теряю. Я отпускаю. Это разные вещи. – Асанте покачал головой. Каждый думает, как ему удобнее. Принц просто думает. Не зависимо от желаний и точек зрения. – Теряют в смерти. Теряют, если противник отбирает. А я отпускаю. А ты великолепно знаешь, что для меня слухи значения не имеют.
Взгляд спокоен, как гладь лесного пруда в ноябре. Осенний лист, кружась, падает на его поверхность и замирает. Рябь появляется лишь на миг, когда тёмная вода принимает жёлто-ноябрьского скитальца, и… всё. Снова покой.
Будь его волосы белого цвета – его называли бы Снежной королевой. Но он был принцем Ноября.
- Твоё право. – Ассанте кивнул. – Если что-то понадобится, или соберёшься куда – говори. Без охраны не выходи только. В городе гастролёры. Должны представиться завтра, это крайний срок.
Он не договорил. Если гастролёры завтра не явятся к принцу города – он будет вынужден наказать их. В зависимости от тяжести проступка. Просто питались – выслать и заявить их Сирам о нарушении. Если убили… Заточить. И судить. Суд вампиров скор и жесток. Но иначе нельзя, если хочешь жить в мире с живыми. И не повторять Тёмных времён.

Да... для тебя слухи не имеют значения, как и многое другое. Зато они имеют значение для тех, кто потихоньку объединяется в стаи... для недовольных... для тех, кто хотел бы видеть тебя мертвым окончательной смертью... для тех, кому слухи о твоей мнимой слабости выгодны - чтобы вербовать себе сторонников... до тех пор, пока их станет слишком много, и тебя в конце концов удастся свалить - силой или хитростью... тебе безразличны слухи и те, кто их распускает - но ты-то им не безразличен...

- Конечно, - кивнул Ли. - Я помню правила.

Помню - и ни шагу не сделаю без охраны. Хоть и не люблю этого. Раньше для меня надобность в частой охране искупалась тем, что я был с тобой. Теперь - нет.
Гастролеры. И крайний срок - завтра. И ты не говорил мне об этом. А я ничего о них не знаю, что характерно, слухи еще не успели возникнуть... или они обтекли мимо меня, а вот это уже тревожно... знай я, что в городе гастролеры, которые не торопятся явиться к Принцу города, я бы подождал с уходом... хотя... так тебе будет только легче. Ты сможешь сосредоточиться на основном. Но вот то, что ты готов отпустить меня в такую опасную минуту, остаться без яблока крови именно сейчас... ты и к себе равнодушен - не только ко мне... и сердце разрывается от этой мысли...
Обнять тебя, прижать к себе, стиснуть так крепко...
Только тебе это не нужно. Скорее, это помешает тебе. Тебе всегда мешали любые проявления моей любви.
И потому я не притронусь к тебе... даже сейчас...

- Я буду здесь в любое время. Как только буду нужен, тебе достаточно позвать.

А я буду тебе нужен - так полагается. Чтобы твоя нерушимая собственность, твое яблоко крови, сопровождал тебя, демонстрируя своим присутствием твою власть...

- Утром можешь не звать, я буду... ох, прости - вечером...

Утро - это время, когда просыпаются. Лучше всего о том, что случилось со мной, говорит эта оговорка. Я привык называть вечер утром - потому что для тебя это утро... привык - и никогда уже не отвыкну...

Тело начинало неметь. Оставаться в вертикальном положении ему удавалось только потому, что в нём ещё была живая кровь. Совсем немного. Ровно столько, чтоб раздеться и лечь. А потом – мгновенная боль и ничто.
Боль это то, что всегда сопровождает смерть не-мёртвого. Первый луч солнца ощущается как сталь под рёбра. Болезненно, страшно. Только через годы к этой боли привыкаешь. Перестаёшь замечать.
Ассанте развернулся и вышел. Обратно несколько шагов давались тяжелее. Если в отношении вампира можно сказать «он устал» - наверное, так и было бы.
Рубашку долой. Брюки снять он уже не успевает. Распускает пряжку ремня и падает на лиловый шёлк постели. Простыни сминаются под тяжёлым телом. Странно смотрится белое на лиловом. Тело без единого изъяна, совершенное, как те античные статуи, что ваяли греки.
Завтра… сейчас рассвет, а в полночь истекает срок, потому что именно в полночь наступит это самое «завтра». Если эти двое не явятся – будет война. Потому что одного человека они убили точно. И этим человеком был Диего. Его бывший любовник, ушедший по собственной воле.

Ты уходишь к себе, не прощаясь - слишком мало времени до рассвета.
Сегодня я не буду обнимать тебя. Не буду целовать твои губы. Не буду плакать от любви и отчаяния, роняя слезы на твое мертвое лицо - они всегда высыхают задолго до твоего пробуждения, и это так естественно... ведь чудес не бывает...

Ли расстелил постель. Надо хоть немного поспать. Хоть немного. Хоть насильно заставить себя... потому что завтра трудная ночь...
Он постелил совершенно новое постельное белье. Не просто чистое - новое. Не хранящее даже следов запаха... любимого запаха... новое, никакое... жизнь с чистого листа...
Жизнь через стенку от тебя. Ничего не изменилось - ты всегда был через стенку от меня. Даже когда я стонал под тобой. Даже когда засыпал рядом с тобой, похолодевшим. Даже когда смотрел на тебя. Всегда.
Сирень на столе. Свеча в стакане. Смятая пачка сигарет.
Возможно, здесь я смогу хотя бы видеть глупые сны. Видеть сны о том, что ты улыбаешься. О том, что ты даешь мне взять тебя за руку и коснуться губами твоей ладони...

Ли рухнул на постель, не раздеваясь, и заткнул себе рот подушкой, чтобы не слышать собственного стона.
Он плакал долго. Или ему так показалось. Потом он встал, опустошенный слезами, взял таблетку снотворного, отломил половину и проглотил насухую. Это даст ему столько сна, сколько нужно. Потому что надо еще успеть до наступления вечера по своим юридическим каналам узнать все, что можно, об этих гастролерах.
И к той минуте, когда солнце закатится, быть возле постели Ассанте - чтобы напоить его...

* * *
Он просыпается от жажды.
Жажда горит в нём, пылает, требует подняться и идти. Коридорами, галереями, куда угодно, только бы ощутить снова биение чужой жизни на губах, только бы снова хоть на миг почувствовать себя живым.
Он не осознаёт первых шагов, как всегда. Он движется с закрытыми глазами, ладонь скользнула по гладкому шёлку… Ничего. Пустота.
Зверь внутри протестующее рычит, поднимается на дыбы, и во рту солоно. Прорезаются клыки, чуть царапнув губы. Глаза широко распахиваются на встречу темноте.
В горле клубится рычание. Низкое, гортанное, угрожающее. Движется он тоже по-звериному. Быстро, скользяще, грациозно. Только не кому этого видеть. Принц один. Совсем один. Зверь шарит ладонями по стене, бьётся в темноте, зверь рвётся наружу… Что-то не так…
Он должен быть где-то здесь… его кровь зовёт, тянет, манит… только он один может утолить жажду. Всем собой, каждым вздохом, каждым стоном, каждым толчком сердца…
Дверная ручка поддаётся сразу, и остаётся лежать на полу, потому что зверь одним текучим движением опускается на колени, восторженно проводит кончиками пальцев по гладкой шее ЕГО… А в глазах – безумие. Безумие, когда губы на миг касаются губ, а потом скользят вслед за пальцами по шее. И клыки вонзаются тоже по велению безумия. И руки с силой притягивают к себе покорное тело, обнимают, прижимают к холодному мрамору точёного совершенства зверя, словно намереваясь слиться, сплавиться воедино, согреться кровью живого, телом живого…

А-аааа-х-ххх...

Ли никогда не видел Ассанте в такой жажде - безумной до слепоты, когда его Принц даже не заметил, что Ли рядом, вот он, возле постели, ожидает, склонив голову... господи, да Ассанте едва не ушел, он сорвал дверную ручку - и только тогда наконец ощутил присутствие Ли, уже готового вскочить, броситься следом, остановить, прижаться, подставить шею... не пришлось - Ассанте все же сам нашел его, а скорее, наткнулся... именно так - потому что Ассанте никогда не целовал его... а сейчас перед укусом их губы соприкоснулись... и Ли ответил на поцелуй - быстро, жарко... мимолетный поцелуй, губы твоего Принца ищут не ласки, а крови... и находят ее, находят биение пульса, и Ли прижимается к этому холоду - и даже обнимает, хотя слово себе давал и не пытаться больше, обнимает, прижимается изо всех сил, будто хочет вжать, впечатать себя в тело любимого - или его в себя... обнять, обернуть своим теплом, согреть, напоить - любовью, душой, кровью своего сердца... ты торопишься, Ассанте, как же ты торопишься сегодня, мне больно, я кусаю губы, чтобы не застонать, мне больно, как же ты торопишься, сердце мое... пей, любимый...
Первое ощущение: тепло. Второе – тело снова чувствует. Третье – мысль…
На полу. Не на постели. На полу. И в голове сущий хаос. И напрочь отсутствует момент пробуждения. А это означает одно: зверь вырывался на свободу.
Но сердце медленно бьётся в груди. На губах – вкус крови и привычное ощущение чужой боли. Боли, не принадлежащей ему. Боли…
Ассанте поднялся на ноги, и донёс до постели молодого человека. Опустил, подошёл к бару в углу комнаты, и плеснул в бокал крепкого красного вина. Вернувшись, вложил бокал в пальцы Ли.
- Я причинил тебе боль. – Более того, чуть не убил. А это уже второй вопрос. Это значит очень многое. Хотя бы тот факт, что в город прибыл некто, кто превосходит его силой. По меньшей мере - старше. Где-то на полсотни лет. Просто так зверь не просыпается. Его попытались достать.
В голосе нотка удивления и сожаления. Он этого не хотел. Этого хотели за него. Другие хотели. А значит, такое может повториться вновь.
- Пей, тебе надо восстановиться… А мне придётся просить кого-то из охраны заменить тебя. На пару дней. Иначе ты долго так не продержишься.

Больно. И голова кружится. Все тонет в густом липком тумане, пахнущем кровью.
Из него Ли выдергивают сильные руки, поднимающие его с пола... и можно на миг прикрыть глаза, прикрыть и представить себе, что поднял меня на руки не потому, что нельзя же оставлять меня валяться на полу... и уложил в свою постель оттого, что и вправду хочешь видеть меня там... твоя постель, из которой я ушел вчера - и вот сегодня я снова в ней, но уже без тебя... и я снова вдыхаю твой запах, чувствую его даже сквозь запах крови... вся твоя постель пропитана твоим запахом... и немного моим... и от этого хочется кричать... кричать, вцепившись в равнодушные прохладные простыни, измятые тобой...
Прохладное стекло. Аромат вина.
Ли с трудом удержал бокал, не расплескав, но после первого глотка дело пошло на лад.
- Не заменить... добавить... тебе много крови понадобится... много сил... эти... гастролеры... - он все еще слегка задыхался от слабости, - они... наглые, сильные, и они явно нацелились на тебя. Я кое-что узнал о них сегодня по своим каналам. Двое. Мужчина и женщина. Зовут Джанара и Имрам. Не знаю, придут ли они, не знаю, чем ты их собираешься встретить - а я бы их встретил парой пакетных огнеметов. За ними уже три трупа. Диего Мартинес...

Мне не надо говорить тебе, кто это такой. Не знаю, любил ли он тебя эти пять лет... но если да - даруй ему, Господи, покой за его мучения...

- Фрэнк Данмерс, вышибала в одном из твоих ресторанов. И Дорис Найджел, певичка, которая как раз собиралась начать выступать в другом и уже подписала свой контракт. Прости, большего мне узнать не удалось...
Они придут… Придут хотя бы для того, чтоб попытаться унизить. Или попытаться отомстить? Впрочем, прошло три сотни лет, какая разница, что тогда произошло? Но это ему в конечном итоге оказалось всё равно, а ИМ - нет.
Они считают, что он, как младший, и априори, слабейший из чайлдов Мориса станет их содержать? Станет потакать любым их прихотям? Вот уж чему не бывать. Они не меньше самого Ассанте желали избавиться от Сира. Только им не хватило сил и решимости. А ему – хватило. И потому принцем стал он, а не… кто и них кому перегрыз бы глотку за власть? А за каплю крови Мориса? Ещё каплю, чтоб получить его силу, его навыки, его умения?
- Когда мы войдём в зал – ни шагу от меня. Не смотри им в глаза. Не говори с ними. Если тебе будет легче – это приказ. Все прочие в сравнении с этими – дети. Эти опасны не только для жителей, но и для меня.
Вампир быстро разделся, и скрылся в гардеробной. Вернулся уже одетым: лиловая сорочка, в цвет глаз, чёрные брюки в обтяжку, чёрные мягкие сапоги до колен, широкий пояс, подчёркивающий талию.
- Не думал, что однажды они явятся… я… должен предупредить тебя. Эти двое чайлды моего создателя. Они старше меня, но не сильнее. Они… вероятно попытаются давить, потому что… потому что. И давить станут и через тебя.
Ли кивнул.

Я уже понял, что они опасны и для тебя... иначе они не вели бы себя настолько нагло. Но я уже давно помню, что нельзя смотреть в глаза. Отчего ты напоминаешь мне об этом? А говорить...

- Если они обратятся ко мне прямо, я имею право не отвечать им? - уточнил он. - Если я промолчу, это тебя не подставит?

Наверняка нет, иначе ты не отдал бы мне такой приказ, но лучше спросить.

Ли приподнялся на локте. Сел. Голова еще кружилась, но уже не так сильно. До своей комнаты он дойдет - а там уже и стимуляторы, и все, что надо. Тем более что одеться все равно нужно.
Еще вчера он взял бы стимуляторы - которыми хоть и очень редко, но пользовался - с ночного столика. Сегодня до них надо еще дойти...
- Я сейчас пойду к себе, оденусь и вернусь.
- Я не хотел, но, видимо, придётся… - Ассанте покачал головой. – Всё куда серьёзнее. Если эти двое явились, значит, что-то знают. И значит, за ними стоит кто-то, чья уверенность основана на твёрдом знании. В том, что Морис мёртв я не сомневаюсь. В том, что меня попытаются обвинить в…
Вампир зашипел, но сдержался и не выругался. Смолчал. Человек – перевёл бы дыхание. Вампир – сосчитал до десяти.
- Я должен защитить тебя. Как яблоко крови ты уязвим… Они могут потребовать тебя, как жест доброй воли. Гостеприимство я им оказывать не обязан, но если они действуют от чьего-то имени – придётся. Ты… не собственность. Не вещь. Но для них – только пища. Я должен… если ты согласишься, дать тебе мою метку.
Ли только улыбнулся краешком рта.

Не собственность? Да... потому что я волен уйти... волен уйти в любой момент, и ты меня отпустишь... вот только я себя не отпущу, не брошу тебя... но это мой выбор. Но - НЕ ВЕЩЬ? А вот это неправда. Вещь. Самая обыкновенная. Просто вещь, которой так удобно пользоваться время от времени. Как расческой, как зубной щеткой, как галстуком... а все, что сверх этого, тебе мешает, раздражает, напрягает... и я могу это понять, меня бы тоже напрягало, если бы моя зубная щетка вдруг затосковала о ласке... или если бы моя кредитная карточка вдруг вздумала ласкаться ко мне... я твоя вещь, и всегда ею был... и не мне тебя винить, я сам это выбрал, и ты предупреждал меня - ты был честен со мной... ты всегда был со мной честен, вот в чем штука...
Я твоя вещь, и всегда ею был... и потому я и ушел из твоей постели... потому что быть твоей вещью и в постели тоже невыносимо... я еще могу быть твоим яблоком крови, твоим юристом... я люблю и буду любить тебя... по крайней мере это не такая обнаженная боль, она не бьет в самое сердце... я твоя вещь - и ты это знаешь... очень хорошо знаешь... сегодня ты впервые солгал мне...

- Я согласен, - произнес Ли. - Ставь метку.

Согласен - потому что слишком уязвим... для этих двоих, а им плевать не меня - они до тебя добираются... и если я не хочу подвести тебя, я должен выдержать все, что может случиться... а я не хочу подвести тебя...

Наверное, он солгал бы, ответь «я рад». Но на лице не написана ни досада, ни радость, ничего. Даже складочки меж бровей нет. На мраморе не бывает складочек, а Снежная королева гневалась лишь на Герду, которая посмела увести Кая.
Откуда Ли мог знать, что никто и никогда не ступал дальше первой метки? Ли и не знал. Не мог знать. Мог бы ощутить это только Морис, а Морис истинно мёртв уже три сотни лет. Не мог Ли знать и того, почему у вампира, мастера, прожившего никак не меньше трёх сотен лет, до сих пор нет гуля. Человека-слуги, живущего в дне и в ночи, ставшего почти что частью вампира, по силе лишь немногим уступающему мастеру, но… живому.
Ассанте на миг прикрыл глаза. Бледность, разбавленная живой кровью молодого человека, снова стала бледностью, и при том – белоснежной. Казалось, белая кожа светилась в темноте, как в толще воды светятся в неверных лучах солнца серебристые чешуйки диковинных рыб. Пальцы рук стали тоньше, и словно бы удлинились, а бледные ногти потемнели, приобретая гематитовый цвет. Вампир собрал волосы и откинул за спину, склонил голову, и острым ногтем полоснул по шее, там, где у людей бьётся жилка пульса.
На бледной коже выступила кровь.
- Пей… - голос был хриплым, клубящимся, на волю рвался зверь, но воля Ассанте всё же удерживала его. – Пока сможешь…
Перламутровое мерцание кожи... словно бы отделившееся от нее, от всего тела... и темная черта, быстро набухающая кровью...
Ли приник губами к этой черте раньше, чем хоть одна капля успела скатиться на рубашку. Он успел слизнуть эту каплю в последнее мгновение, а потом накрыл кровавую черту губами.
Густая, вязкая, соленая - куда сильнее обычно крови... и чуть обжигающая губы, с каждой каплей все жарче... привкус - муската, имбиря? Жгучая нежная пряность все ощутимее...
Капля за каплей...
Обжигающая все сильнее...
Глоток... второй... третий... и обнаженные руки снова ложатся на плечи вампира - потому что голова кружится снова, но уже иначе... и еще одна капля - и мир разлетится в клочья...
- Больше не могу... - прошептал Ли горящими губами.
Сдержался. И зверя запер в себе. Так глубоко… но эхо его ярости сотрясало тело. Не оттолкнул отнимающего силы. Ли не успел заметить движения, не смог бы. Может потом, когда поосвоится, очарование вампира и его красота перестанут действовать окончательно, превращая бессмертное не-мёртвое существо в самого обыкновенного человека. Правда, красивого.
Тёмный взгляд впился в глаза. Такой взгляд на изнанку способен вывернуть даже душу, и невозможно успеть скрыться от него, терзающего, требовательного, почти жестокого.
- Смотри мне в глаза… - Ассанте никогда не требовал этого от Ли, и никогда не удерживал почти силой, потому что самым острым желанием в этот момент было: сбежать. Куда угодно, как угодно далеко. Даже самая сильная воля с трудом справлялась с ЭТИМ…
Меж тем, тонкие нити плотно сплетали душу с чем-то бездонным, огромным, тёмным, и эта темнота пускала щупы в душу человека. Не глубоко. Эти корни можно вырвать, оставить раны, но уцелеть, не слиться с темнотой, не провалиться в неё…
Ассанте рвала боль. Терзала и мучила боль, что по ниточкам бежала от человека. Но закрываться от неё вампир не мог.
По жилам проталкивается не кровь, а что-то горячее... и еще - неужели душа - это тоже тело, и в нем тоже есть вены и артерии?... а если нет - откуда это страшная боль, раздвигающая собой незримые вены души... нет, ну это просто глупо... Ли, тебе вечно приходят в голову всякие глупости, даже когда тебе больно... особенно когда больно... так больно - проваливаться в твой взгляд, падать, падать, падать в его пропасть... и ждать, когда же наконец разобьешься и эта боль окончится...
Ли все-таки застонал тихонько, не выдержал... не от боли, не от страдания... а оттого, что эта боль была самым похожим на ласку, что он видел от Ассанте за все это время... потому что эта боль, раздирающая его на части, оглушительная, все же признавала его живым... существующим... пусть и ненадолго...
Спустя четыре сотни лет – вздох. Судорожный, тяжёлый, которым он за малым не захлебнулся. Он бы закричал, но с криком вырвется зверь… И он молчал, закусив губы. Клыки впились в мягкую плоть. Он не человек, иначе губы распухли бы. Он не человек, иначе на глазах бы выступили слёзы. Но… откуда красное марево? Всё-таки слёзы. Вампиры плачут кровью. Кровавые дорожки на щеках, капельки замирают в уголках губ.
Когда он закрывает глаза – взгляд Ли отпечатывается окончательно, а биение его сердца ощущалось… своим. Как четыре сотни лет назад. Сердце билось учащённо, отчаянно. Вампир тяжело сполз на пол. Следующий вздох дался легче. Вероятно, потому, что ровнее задышал Ли.
- Ты будешь чувствовать меня… Ты получаешь часть моей силы, моих талантов и неуязвимости. Ты можешь восстанавливаться куда быстрее и будешь куда выносливее. Третья метка… делает тебя бессмертным. Но навсегда привязывает ко мне. Две, которые я дал тебе позволят тебе жить долго, практически не старея…
Он не договорил. Не сказал того, что связь меток имеет ещё одно свойство: боль слуги ощущается как собственная. Эмоции и чувства – тоже.
- Ты есть будешь раза в три больше обычного. Не пугайся… это тоже я.
Чувствовать? Да... это правда. Первый вздох Ассанте, резкий, внезапный, рвущий легкие Ли ощутил - и задохнулся на мгновение сам... потом дыхание выровнялось... одно на двоих.
Ли дышал глубоко и медленно, и у него кружилась голова от этого глубокого медленного дыхания... но он все равно видел красные дорожки, исчертившие лицо вампира - от глаз и вниз...

Ты плачешь?
Тебе тоже было больно в момент моего преображения?
Да... это должно было быть больно... как твой первый вздох...
Порыв безумной нежности. Так хочется, так нестерпимо хочется протянуть руку и ласково коснуться твоего лица... стереть эти красные дорожки... провести кончиками пальцев по щеке...
НЕТ.
За это время я слишком хорошо усвоил, что ты не любишь, когда я пристаю к тебе с нежностями. Я... не буду... не буду тревожить тебя... я... привык к тому, что мне нельзя... потому что ты не хочешь...

- В три раза больше? - Ли улыбнулся как сумел... впрочем, вполне правдоподобно, он уже успел научиться улыбаться, когда внутри все кричит. - Ну тогда мне надо будет взять абонемент в тренажерный зал... а то я безобразно растолстею... и буду тебя компрометировать своим внешним видом...
Он понимал, что несет ахинею - и ему было все равно... все равно, что говорить... только бы заглушить хотя бы на миг желание коснуться, обнять, поцеловать, ласково стереть следы слез...
- Погоди минуту... голова немного кружится... - Ли отвернулся, подгреб под себя подушку, обхватил ее и уткнулся в нее лицом вниз.
Это была неправда. Голова уже почти не кружилась. Просто это был хороший предлог спрятать лицо... и закрыть глаза, дать себе миг темноты... и вдохнуть запах, исходящий от подушки... обнимать твою подушку вместо тебя, касаться губами ткани наволочки вместо твоих губ, о господи...
Ли сделал глубокий вдох, заставил себя выпустить подушку и сел.
- Кажется, я готов. Как ты скажешь мне сегодня одеться? Я ведь не знаю этих двоих... как будет правильно?
Ассанте покачал головой.
Безумный порыв, настолько сильный, что он сам едва не коснулся щеки молодого человека кончиками пальцев. Но нет… гематитовые ногти вонзились в ладони, рывком вытаскивая из чужих эмоций и чувств.
Привкус и оттенок запаха. Имбирь… Кажется, это именно так называется… и мускат… и холодная терпкость, и то ли жар, то ли холод…
Когда тебе четыре сотни лет по-другому принимаешь переживания и боль, приходящие извне. Вампир погладил Ли по спине. Вот так… Раздражение и вяленькое удивление прошедших веков сменилось бурей эмоций живого, которому до бессмертия не хватает одного шага. Живого, с его живыми чувствами, которые ввергают не-мёртвого в сущее ощущение дежавю. Дежавю не самого приятного. Но это его прошлое… И Ли не виноват в том.
- Не растолстеешь. Большая часть энергии будет уходить мне… А мне придётся потреблять куда меньше крови. Так что считай меня своим паразитом.
Шутка вышла натянутая, но Ассанте постарался даже улыбнуться.
- Одень тёмно-зелёный шёлк. Тебе к лицу. Просто, как большая часть старых вампиров, они застряли в прошлых веках, и то, что сейчас считается модным для них не понятно. Впрочем… Что они всегда ценили – это сексуальность. А ты даже в мешке будешь выглядеть эффектно. И не удивляйся. Ничему не удивляйся.
А я ничему и не удивляюсь, подумал Ли. Даже тому, что ты погладил меня и улыбнулся. В самые горькие минуты я говорил себе, что я вещь, я даже не собака - ведь собаку хотя бы гладят иногда - видно, эти двое очень опасны, раз ты повысил меня до собаки... и сам снизошел до комплимента...
- Зеленый шелк - это моя "рубашка менестреля"? - улыбнулся Оливье в ответ. - Кажется, я ее не выбросил. Насколько я помню, других темно-зеленых вещей у меня нет - разве что ты что-то такое купил для меня.

Наверняка - нет. Ты никогда не покупал для меня ничего - потому что тебе было все равно, во что я одет, лишь бы это соответствовало случаю, будь то смокинг для званого вечера или джинсы для болтовни с богемным художником, которого ты хочешь залучить в свою галерею. Ты ничего не выбирал для меня - выбирал я, пытаясь тебе понравиться, и перебрал в этих попытках все - от стиля "техно" до черных кружевных рубашек... для тебя это не составляло разницы.
Кажется, я и в самом деле не выкинул рубашку и весь остальной наряд к ней... хотя мне случалось в отчаянии выбрасывать только что купленное, едва надетое, когда я выходил к тебе в наряде, каждая черточка которого была продиктована желанием понравиться, и встречал полное равнодушие... все верно - какая разница, зеленый у тебя одноразовый гребешок или фиолетовый... но этот наряд я, кажется, сохранил - хотя вот его как раз очень хотелось выкинуть... потому что я купил его ради тебя, ничем иным не может быть продиктован такой выбор, мне просто больше некуда, не для кого было бы надеть такое...

- Она самая. – Горечь. И такая, что сводит скулы.
Ассанте поднялся на ноги, направляясь в сторону ванной. Кровь засохла на щеках и неприятно стянула кожу. Да и кое-кто бы его попросту не понял, заявись он в таком виде принимать «гостей».
Он чувствовал холод воды и её вкус. Жёсткий, чуть отдающий железом и хлоркой. И запах такой же. Немедленно захотелось добавить в эту воду чего-нибудь. Хоть чего-то. Лишь бы забить эту дрянь… В конце концов, железистый запах сводил его с ума.
Гель имел отчётливый запах ванили.
В зеркале он не отражался, но мог бы поклясться, что будь он живым, в зеркале отразилась бы его улыбка.
Полотенце впитало влагу. Но чуть заметное тепло тела почти что радовало. Вероятно, он ошибался всё это время. Не нужно было лишать себя иллюзии жизни. Даже такой, как тепло тела и ощущение запахов. И сожаления. И злости. И страсти.
Только четыре столетия назад не отмотаешь.
Когда Ассанте вернулся, Оливье уже был почти одет - он привык одеваться и раздеваться быстро, как солдат по тревоге - только рукава "рубашки менестреля" были еще незашнурованы. Оливье как раз возился с левым рукавом - все-таки шнуровать одной рукой не так уж и удобно - и удивленно поднял голову. Взгляд его был почти растерянным.
- У тебя тонкий вкус. Я не отмечал этого. Жаль.
- Спасибо... – улыбнулся он, и снова занялся шнуровкой. Ему и в голову не пришло попросить Ассанте помочь ему. Это было из разряда тех просьб, которые не произносятся - просто потому, что не произносятся, и все тут.

Тонкий вкус? Ты никогда мне этого не говорил. Эту рубашку я купил в полном отчаянии, после того, как мое предыдущее обличье не произвело на тебя никакого впечатления - и я подумал, что тебе было бы приятно видеть на мне что-то не настолько современное... но тогда ты ее даже не заметил, и с тех пор я не надевал ее ни разу... а теперь ты говоришь, что у меня есть вкус... что изменилось, Санти? Что случилось? Что такого могло стрястись, что ты вообще начал меня замечать - если начал, если только это не окончится вместе с нынешней опасностью... что могло случиться?!
Я... мне страшно за тебя.
Так страшно, что хочется подойти к тебе, обнять, прижаться, уткнуться лицом в основание шеи...
Я этого не сделаю...

- Ты чудесно выглядишь, - улыбнулся Оливье, управившись с левым рукавом.

Ты не любишь, когда я такое говорю... но не смог удержаться, прости... ведь это правда... и сейчас, после моего преображения, я вижу тебя иначе... вижу таким. каким видел раньше только в снах - без этого ореола сверхъестественности... и сердце мое разрывается от любви и отчаяния... потому что в моих снах ты улыбался и целовал меня... они были непохожи на реальность... а теперь реальность так пугающе похожа на них, что я боюсь больше не увидеть во сне, как ты улыбаешься...

Шаг… ладонь ложится на лоб молодого человека. Пальцы секунду ерошат волосы. Взгляд точно так же касается взгляда.
- Не беспокойся обо мне.
Точно это может действительно успокоить. Не сможет. Не смертного. А Оливье именно смертный. Да, убить его не просто. Но если убьют Ассанте, не станет и Ли.
- Ты понял?.. Не беспокойся. – Это жестоко, говорить так, но как ещё успокоить, заставить хоть миг не думать, не болеть, не тревожиться – не знал. Он попросту отвык от этих чувств и эмоций. От всех и каждой, потому что давно перестал использовать их, решив, что Мориса с него достаточно. А мальчишка не виноват в том, что повторяет его судьбу. Судьбу внебрачного сына графа и хорошенькой служанки. Ассанте Амантэ сам пошёл на встречу своей судьбе. Нашёл силы отомстить, и… тут бы ему ещё сил, на то, чтоб выйти в последний раз полюбоваться восходящим солнцем, но… сил не хватило. И в ночи появился Ассанте Амантэ, принц ночного Парижа.
Волнение Ли билось в висках, в мыслях, вместе с сердцем, почти позабывшим, что такое биение. Он был мёртв. А мертвым не полагается чувствовать. Им полагается чинно возлежать в гробах, а не разгуливать по улицам и изображать видимость жизни.
Принц это знал. Ассанте в это верил.
Нет, вампир его не обнял. Отпустил, осторожно уложив прядки волос. Небрежно, но так… волнующе.
Сердце пропустило удар, а потом забилось часто и прерывисто...

Ты нашел нужным дотронуться до меня... такая малость для любого другого... капля воды для умирающего от жажды... целая капля воды - ведь это так много...

- Прости. - Оливье слабо улыбнулся. - Я знаю, ты этого не любишь.

Ты не любишь, когда я что-то чувствую. Я знаю. Я... сейчас... я возьму себя в руки... как только перестанет саднить в сердце оттого, что ты так и не обнял меня - как всегда... а мне на миг показалось, что все же обнимаешь... и только твои пальцы приглаживают взъерошенные ими пряди... еще одна капля воды...

- Я не буду тебя отвлекать.
- Не потому. – вампир качает головой. – Потом, может быть, поймёшь.
Потом, может быть, если они оба останутся… Если смогут поговорить. Если… Впрочем, это ведь не его чувства и эмоции. Это всё идёт от Ли. Каждый оттенок, каждая нотка. Всё до последней капли сожаления. И всё-таки, он мучает мальчика.
Это Ли сейчас делает его живым, потому что Ли – жив. И хочет жить. И живёт. В нем.
А Ассанте не имеет права убить эту жизнь, уничтожить её, погрести с собой в ночи. И тем более, позволить собственному прошлому сделать то, на что не осмеливался сам четыре сотни лет.
- Сейчас – не спрашивай. Некоторые знания опасны. А нам уже пора.
А ведь снова поймёт не так. Или не поверит. Или.. нафантазирует себе бог весть что. Хоть понимать эмоции проще – они выжигаются в нём, как освящённый крест в мёртвой плоти, и не вытравить их потом никак и никогда. Такое не умирает… И за четыре сотни лет.
Метки оставляют в ошмётках вампирской души глубокие раны. Живой – зарастит со временем. Вампир – нет.
Ассанте открыл дверь и жестом пригласил следовать за собой.
Несколько пролётов ступенек. Лифт. Снова коридор… до залы приёмной – ещё далековато, но тугая спираль силы двоих, всё же пришедших, уже ощущается.
- Хорошо, - кивнул Оливье, следуя за своим Принцем.

Потом? Потом пойму? Ох.. вот это самое страшное для меня слово. Как погребальный колокол. "Потом" существует для тех, кто надеется хоть на что-то... а я уже отнадеялся. Неправда, что надежда умирает последней. Я ее пережил. Я слишком живучий. И я не хочу даже слышать ни о каком "потом" - я слишком хорошо его знаю, оно такое же, как "сейчас", как проклятое "сейчас" - и оно длится, длится, длится... я не хочу его, с меня довольно "сейчас", я глотаю это "сейчас" - глоток за глотком, вдох за вдохом, если хотя бы иногда хотя бы немногие из этих вдохов не приносят жгучей боли, это уже счастье... я не хочу "потом", я не знаю, как долго я смогу терпеть эту мУку... вдох за вдохом...
Но я не подведу тебя. Ни за что. Пусть у тебя будет "потом", пусть мы переживем эту ночь... и следующие... я сделаю все, что нужно, все, как ты скажешь, все, чтобы не подвести тебя... и не буду спрашивать... ни о чем... я ведь никогда тебя не спрашиваю больше, правда?

Оливье тряхнул головой, чтобы рассеять горькие мысли. Сейчас не время. Надо собраться. Потому что внизу, в приемной их обоих ждет опасность...
Ему было плохо.
Так плохо, как не бывает больным. Пожалуй, только похмельные бедолаги поняли бы. Только последний раз похмельем он страдал давно. Очень давно. Голова раскалывалась от отголосков чужих мыслей, и глубоко внутри всё ныло и ныло, не прекращая, что-то забытое.
Хотелось схватить мальчишку, тряхнуть хорошенько, а если не поймёт – приложить пару раз о стену, для профилактики глупых процессов в мозгах.
Разум возражал: нельзя. Потому что сам так мучился. Потому что не решался, а когда решился было уже не просто поздно, а смертельно поздно. Если бы он не пришёл к Морису, он бы прожил собственную жизнь. У него были бы дети. И однажды его бы не стало. И никто не мучился бы, как сейчас мучается Ли.
Вот только сделанного не воротишь, а Ли должен выбирать сам. Бог дал людям свободу выбора, и это ценнее чем всё прочее. Каждый совершает свои, уникальные ошибки… И не дело не-мёртвому поучать живого.
Он не сдержался в лифте. Прижал мальчишку к стенке и нажал кнопку «стоп».
- Ли… я знаю, что ты маешься, знаю, что считаешь себя вещью… во всяком случае думаешь, что таковой являешься для меня. Я знаю, что тебя всё достало, но, Ли… Право выбора… если ты останешься – рано или поздно станешь таким же, как я. Мне выбора не давали, тебе я его оставил… Я чувствую тебя, все твои эмоции, чувствую отголоски мыслей… неужели ты думаешь, что это просто? Ты живой… ты перекраиваешь меня, а теперь это пойдёт ещё быстрее. Я должен был окончательно умереть четыреста лет назад. Понимаешь, мне не место в этом твоём мире. Иногда мне видится рассвет, я ухожу в него… как должен был уйти…
Суженные глаза, каменное лицо, ни малейших эмоций, в пику чуть подрагивающему голосу и таким страшным словам.
- А я до сих пор не-жив. – чуть тёплые пальцы коснулись подбородка молодого человека. – Ты хочешь, чтоб я любил. Но именно любовь убила меня, как убивает тебя. Я не хочу такой судьбы тебе, Ли. Ты слишком жив не для меня, а для моей ночи.
- И давно ты чувствуешь мои эмоции? - ошеломленно отозвался Ли. - Нет... не отвечай, я понял.

С момента моего преображения. С той минуты, как поставил мне метку, верно?
А ведь я врагу своих эмоций не пожелаю... и тем более тебе, любовь моя... тем более что это бесполезно... для тебя это просто бесполезное мучение... ты чувствуешь то, что и я - но даже это не трогает твоего сердца, не заставит его биться сильнее... я могу сойти с ума - но вся сила моей любви не вдохнет в тебя даже отзвука, насильно мил не будешь... ты честен со мной... ты всегда был со мной честен...

- Ты... честен со мной. Мне не в чем тебя упрекнуть.

Со мной... но не с собой. Потому что не любовь сделала тебя таким. Не любовь - а то, что когда-то сделали с твоей любовью, с тобой... не любовь убила тебя. Тебя убил ты сам - когда отказался любить впредь. Потому что... Санти. ты ведь не единственный вампир, которого я знаю...
В прежней жизни Рамон был звездой испанского королевского балета, танцовщиком международного класса... пока один из поклонников его таланта не обратил его, догорающего от скоротечной чахотки, в бреду - вообще-то обращение без согласия незаконно... и Рамон стал не-мертвым... и тут же вылетел с профессиональной сцены, потерял друзей, жена развелась с ним... и вот тогда Инес бросила свою карьеру, только-только вспыхнувшую на небосклоне балетных звезд и отыскала его... сейчас они танцуют в одном из твоих кабаков, я сам оформлял их контракт... они поженились уже когда Рамон был вампиром... и любят друг друга без памяти... Санти, дело не в том, что ты не-мертвый, а в том, что ты не хочешь быть живым... потому что быть живым - это больно...

- И я знаю, что у меня есть выбор.

У меня его нет. У меня его не было с той минуты, когда я увидел тебя. Когда мой патрон сказал, что староват недосыпать ночами и попросил меня принять тебя вместо него, и я увидел тебя, входящего в его адвокатскую контору... у меня не было выбора. У меня его нет. Какой может быть выбор у того, кто любит?

- Но мы поговорим об этом потом.

Не поговорим. Потому что я сделал свой выбор. Окончательно.
Потому что ты ошибся, говоря, что я слишком живой. Это в прошлом. Я мертв.

- Сейчас у нас нет времени. Постарайся закрыться от моих эмоций, чтобы они не мешали тебе. Сам я этого сделать не могу... не умею... но сейчас они не должны мешать тебе. Мы поговорим потом.

Не поговорим.
Ты всегда был честен со мной. А я с тобой - нет. Я до крика хочу, чтобы ты обнял меня, поцеловал меня, обманул меня хоть на несколько минут. И этого я тебе не скажу. Ни сейчас, ни потом.

Тьма внутри всколыхнулась. Тьма запротестовала. Тьма медленно вздыхала и клубилась внутри, подрагивали тонкие щупы внутри живого, тяжело пульсировали живые нити внутри мёртвого.
Глаза вспыхнули яростью, но шипение не сорвалось с губ. Нет, вампир тонко улыбнулся.
«Не лги мне…» - это было слышно. Не ушами. Всем телом, в мысли вторглась чужая мысль.
- Не унижай себя ложью… Я никогда не лгал тебе потому, что однажды солгали мне. Вернее, не договорили. – губы касаются скулы. Если бы вампир в этот момент дышал, его дыхание шевелило бы прядки волос молодого человека. – Времени у нас столько, сколько потребуется. В этом городе Принц всё ещё я. И нас будут ждать столько, сколько я пожелаю.
Он уже слишком жив. Точно жизнь Ли перетекла в него, по этим невидимым человеческому глазу венам. Они уже одно существо. Хотят они того или нет. Вернее сказать, желает того Ассанте или не желает. Мог бы разнообразия ради и запомнить, что вторая метка сплавит их, а третья только подтянет жизнь живого… Сделает бесконечно долгой. Такой долгой…
- Похоже, ты совершенно не расслышал моих слов, Ли… - ладонь на шее, пальцы чуть сжались. Испугать? Мальчишка и так может ощутить его зверя. А зверь в бешенстве. – Я МОГ отправить тебя прочь. Я МОГ послать письмо дружественному Принцу Марселя. Я МОГ это сделать. Я связал тебя и себя метками, потому что ты хотел остаться. ТЫ ХОТЕЛ. А я хочу, чтоб ты ЗНАЛ о том, кого ты хочешь и чего ты хочешь. Я могу оставить всё, как есть. Могу разорвать связь или дополнить нас третьей меткой… К тому моменту, когда ты сделаешь окончательный выбор, я буду жив. Почти жив. Я стану таким, каким ты хотел меня видеть. Вот захочешь ли ты ТОГО Ассанте, мы и увидим.
Губы царапнули клыки. Во рту стало солоно. И поцелуй этот не был нежным. Амантэ в жизни и в смерти не знал нежности.

Ты никогда не лгал мне. Ты всегда был со мной честен. Но о каком выборе ты говоришь? У меня его нет. У меня его не было, если бы ты отослал меня, я бы вернулся. Любой ценой. Какой выбор - я приговорен к тебе, обречен на тебя... ты честен со мной - но ты просто ничего не понимаешь... потому что не любишь... и потому говоришь такие правильные слова... тому, кто не любит, не понять того, кто любит... ты просто не понимаешь... и не поймешь... моя жизнь льется в твои вены - но ты не любишь... может быть, тот, кто придет следом за мной - будет счастливее, может быть, ему повезет, может быть, в тебе останется достаточно жизни, чтобы полюбить его... но мне ты говоришь правильные слова... правильные, честные и пустые...

Но все мысли вылетели из головы, когда рот Ассанте яростно накрыл его губы.
Короткая боль, привкус крови - такой необычный, я же знаю, кровь не такая на вкус... но сейчас, когда я изменился, она такая - потому что не только я ощущаю ее вкус... и мыслей нет, их просто больше нет, я не хочу их, я хочу тебя, хоть один раз, я приговорен к тебе совей любовью, а приговоренным полагается последнее желание. Это мое последнее желание, любимый, хочу, вот так, еще, целуй сильнее, глубже, больнее, я не поверил бы в твою ласку, в твою нежность, но ты не ласков - и я верю, по крайней мере сейчас, а большего и не нужно, обмани меня, чтобы мы пережили эту ночь, сколько же в тебе ярости, еще, дай мне ее, дай мне ее вместе с твоими губами, я так истосковался по ним, ты целовал меня только в моих снах, еще, сильнее...
Губы Ли распахнулись покорно, жаждуще - да, делай со мной что хочешь, целуй как хочешь, только не отпускай... еще хоть немного - не отпускай!...
Ли обнял вампира, притянул к себе. Узкие ладони гладили стройную спину, наслаждаясь каждым прикосновением.

Не хочу думать. Не хочу. Это моя минута. Моя. Единственная - как ты. Моя.

Тьма, торжествуя, ринулась вперёд. И Принц отпустил её.
Если кому-то хочется смерти – можно сколько угодно отговаривать, результат всё равно будет один. Можно просить, доказывать, рассказывать, отталкивать, саморазрушение никуда не денется. А если у этому подталкивает страшное чувство – любовь – значит, так тому и быть.
Он разучился любить.
Он забывал постепенно. Сначала – что можно радоваться мелочам. Потом – что мелочи вообще могут… должны быть. А потом и о том, кто эти мелочи в существовании привносит.
Ли появился внезапно. Ворвался в его ночь. Позволил наблюдать шаг за шагом, как идёт к пропасти. Как он сам шёл к пропасти. Много лет назад.
Он пытался оттолкнуть. Он пытался отдалиться. Он был холоден, но смертный, живой лишь сильнее увязал в своей любви. Такой искренней, такой безгрешной. И молил, как о даре, о снисхождении, молил о толике внимания.
А теперь – бессмертный упивается поцелуем. Ещё не зная, что теперь это всё, что по-настоящему у него есть. Дневная жизнь станет для него фантомом, чем-то далёким, воспоминанием. Люди, которых он знал состарятся и умрут. Может быть, если однажды он пожелает родить ребёнка – его дитя получит каплю вампирьей крови, что течёт в жилах его отца. Может быть. Только Ли всё равно вернётся в ночь. Вернётся, потому что ощутит пустоту Принца, его усталость, его боль, его отчаяние. Потому что будет знать, что всё это разбудил в не-мёртвом он сам.
Кулак врезался в металлическую стену, и лифт дрогнул и продолжил движение.
«Ты – мой!» - мысль обожгла яростью и холодом. Ладонь медленно сползла на талию, и поцелуй истаял.